На главную Карта сайта Письмо нам
События
Культурный форум

В Санкт-Петербурге 7-9 декабря на самом высоком уровне прошёл Культурный Форум на тему «Человек. Культура. Мир.». 

читать далее

-----------------------------
КНИГА ЖИЗНИ НАРОДА
-----------------------------
Возвращение
-----------------------------
Все статьи
Журналу "Аврора"
45 лет
"Аврора". Взгляд в юность

Надо сказать, тогда все думали, что война долго не продлится, мы разобьем врага на чужой территории: «…малой кровью, могучим ударом», как пелось тогда в одной популярной песне...

читать далее

-----------------------------
История в картинках
-----------------------------
Любовь к литературе
-----------------------------
Все статьи
Уроки чтения
Об эксклюзивной легитимности менталитета

В 90-е годы в нашем обиходе появились загадочные, неизвестные доселе слова: «эксклюзивный», «толерантный», «легитимный», «менталитет». Правда, на поверку оказалось, что это не что иное, как иностранные синонимы известных всем понятий...

читать далее

-----------------------------
Об идеологических войнах и толстых журналах
-----------------------------
Новая книга Е.Вертлиба
-----------------------------
Все статьи
Над журналом работают

 
Кира Грозная


Виктория Черножукова


Илья Бояшов


Сергей Протас  

 
Валерий Десятов


Александр Щеглов 


НАШИ ДРУЗЬЯ

Главная > Журналу "Аврора" 45 лет
Журналу "Аврора" 45 лет
25.08.2014

"Аврора". Взгляд в юность

Мне было восемь лет, когда началась война. Мой отец ушел добровольцем на фронт. Через два месяца при обороне Лужского рубежа его воинская часть попала в окружение, и он оказался в плену. Я остался с матерью, дочерью известного художника­футуриста Николая Ивановича Кульбина. Мама была театральным скульптором­бутафором, работала в Театре комедии у Акимова. Надо сказать, тогда все думали, что война долго не продлится, мы разобьем врага на чужой территории: «…малой кровью, могучим ударом», как пелось тогда в одной популярной песне. Однако мой дядя перед самой блокадой буквально вытолкал нас в Куйбышев, теперешнюю Самару, к своим родным. В Куйбышев ехали мы долго, в теплушках, замаскированных зелеными ветками. Наш вагон был семьдесят вторым по счету, и везли наш состав два паровоза. Сверху поезд охраняли истребители. Состав часто останавливался, пропуская встречные воинские эшелоны.
В Куйбышеве я пошел в первый класс, а мама устроилась в знаменитый Драматический театр имени А. М. Горького. Красное, с белой лепниной здание стояло на крутом берегу Волги. После занятий в школе я проводил много времени в театре и мечтал стать театральным художником. Мама работала допоздна, и я вечерами смотрел спектакли из­за кулис. По выходным дням мне разрешалось приводить на утренники своих школьных товарищей. Однажды перед спектаклем на сцену вышел директор театра и громким голосом произнес: «Я вижу тут много школьников и хочу предупредить, что сейчас вы увидите спектакль про оккупацию, в котором действуют немцы, фашисты. На самом деле это не немцы, а артисты…» Недавно был неприятный случай: ребята бросили камень в одного артиста, который играл немецкого полковника, и пробили ему голову. Предупредив публику, директор удалился… И мне больше всего запомнилось почему­то именно это его выступление, а не сам спектакль.
Долго тянулись годы эвакуации, мы переезжали из города в город. Во второй класс я пошел уже в Средней Азии, в городе Сталинабаде, теперешнем Душанбе, куда переехал во время эвакуации Ленинградский театр Комедии. Маму туда вызвал Николай Павлович Акимов. Он был моим «первым учителем» по искусству и говорил, что мои рисунки похожи на художника Ван­Гога. Мама взяла в библиотеке красный двухтомник писем Ван­Гога, и мы читали с ней вместе. В третий класс я пошел уже в Москве, куда мы переехали вместе с театром. Помню, была пересадка в Ташкенте. Все мы сидели на грязном мокром полу вокзала, я тогда уже был знаком со многими актерами театра. Помню знаменитого Тенина, который играл «Человека с ружьем», знаменитого комика Сергея Филиппова. Все они сидели мрачно на своих тюках, ждали поезда на Москву. И вдруг в этом зале ожидания возникло какое­то волнение, постепенно перешедшее в гул, крики, смех, крики «ура!!». Все поднялись, обнимали друг друга и целовались. Из громкоговорителей доносился голос Левитана, он торжественно сообщил, что сегодня был окончательно освобожден от блокады Ленинград!

Первый день нас поселили в гостинице «Октябрьская», напротив Московского вокзала; мы сразу же пошли смотреть, цел ли наш дом. Ведь во время эвакуации никаких сведений из города никто из нас не получал, и мы уже смирились с той мыслью, что наш дом, если и не разбомблен, то точно уж серьезно разрушен… Мы с мамой в большом волнении пошли пешком по Невскому смотреть на наш дом. Меня удивило, что совсем нет разрушенных зданий!
Еще удивило то, что было совсем мало пешеходов. Я с интересом смотрел по сторонам и вдруг заметил, что очень многие дома не настоящие, а похожи на театральные декорации: все разрушения заделаны фанерными листами с тщательно нарисованными на них окнами с цветочными горшками, занавесками. На уцелевших зданиях окна были заклеены крест­накрест бумажными лентами. Посередине Нев­ского дребезжали редкие трамваи, в вагонах не было стекол, а вместо них была вставлена фанера. Прошли по набережной Фонтанки, свернули с улицы Дзержинского на Загородный проспект, а оттуда на Звенигородскую и видим, что наш дом № 22 на углу улицы Правды, как и прежде, стоит на своем месте! Целый!! Подъезд был в порядке, только не работал лифт, мы поднялись на шестой этаж. Нас встретили оставшиеся в живых соседи. Я заглянул в замочную скважину нашей комнаты и увидел большой медный таз, в котором меня купали в детстве… Комната была опечатана, и мама пошла в жакт за ключами, там нас ждало письмо от отца. Он писал, что жив и находится в фильтрационном лагере под Москвой, где проверяют всех бывших военнопленных. Его выпустили в 1946 году, не найдя за ним никаких преступлений. Отец устроился на прежнее место работы в типографию, где работал гравером.
Мы встречали 1947 год на нашей большой коммунальной кухне, там стоял длинный стол. Во время войны на него клали покойников. Первый бокал подняли за Сталина. В четвертый класс я не ходил, поскольку опоздал к новому учебному году, а занимался с учительницей и весной сдал экзамены экстерном.
Жизнь налаживалась; мы с отцом по выходным дням ездили поездом на Карельский перешеек — сначала до Териок, так назывался тогда Зеленогорск, а обратно до предыдущей станции шли пешком. Так прошли пешком от Териок до Белоострова, от станции до станции. Тогда еще были финские названия Комарово — Келломяки, Репино — Куоккала, Солнечное — Оллила, По берегам залива стояли разбитые танки и самоходки, выкрашенные в белый (после зимы) цвет, в лесах — бетонные доты, окопы, заросшие сиреневым вереском, пустые банки от финских и немецких консервов. Обрывки финских журналов и газет и много­много черники и малины.
По праздникам я очень любил ходить с отцом на демонстрации от его типографии. На первомайскую демонстрацию 1950 года нам пойти не удалось — 28 апреля отца арестовали. А 28 августа (это у меня роковое число 28) мы узнали, что его посадили на 25 лет как английского шпиона. Когда они с товарищами бежали из плена, то попали к англичанам, которые заменили их лагерные обноски на форму английских солдат, в которой их сфотографировали на память. Из чувства патриотизма освобожденные красноармейцы вырезали из консервных банок пятиконечные звезды и прикрепили их к английским беретам. Для нас было ужасно, что мой отец, воспитавший меня в верности Сталину, оказался врагом, но однажды посторонняя женщина принесла нам в квартиру записку от отца, написанную химическим карандашом: «Никому не верьте. Я ни в чем не виноват, и когда­нибудь вы об этом узнаете». Эту записку он выбросил сквозь решетку тюремного вагона по дороге в Сибирь.
После ХХ съезда КПСС отца реабилитировали и освободили. Шесть лет он работал на строительстве Камской ГЭС, а мы с мамой были «членами семьи изменника родины». Я учился в художественной школе, в школе, где от меня пытались избавиться как от сына «врага народа». Детство у меня было нелегкое. Мама, как и прежде, работала в Театре Комедии у Акимова и мало получала. Иногда она подрабатывала в других театрах, одно время даже делала маленькие букетики фиалок по заказу портних. Я хотел помочь маме своими рисунками, чтобы заработать деньги. В газете «Смена» после войны была рубрика «Ленинград сегодня», и там некоторые наши ребята рисовали виды Ленинграда. Я тоже приносил свои рисунки, но у меня их не принимали, нужен был современный Ленинград, а я приносил виды Петербурга. «Это нам не надо, — говорили. — Нужны новые станции метро, новостройки».
А у меня душа не лежала к современной архитектуре. И вот иду я раз по Невскому и встречаю нашего знаменитого артиста Филиппова. Я по старой памяти называл его«дядя Сережа», а Филиппов тогда называл меня «Гарюха». Он спрашивает, почему я такой мрачный? Я ему рассказал, что опять в редакции не взяли рисунки. Филиппов их посмотрел и говорит: «Пойдем, я тебя познакомлю с моим другом, он даст тебе работу». Пошли мы на Торговый переулок, дом 3, там тогда находился «Лениздат». Мы с ним приходим туда. Там я впервые увидел поэта Михаила Дудина, и Владимира Лифшица, впоследствии написавшего песню «Пять минут, пять минут…». И там же впервые назвали меня по имени­отчеству: Георгий Васильевич (мне было всего семнадцать лет). Друг Лифшица — Борис Федорович Семенов – был тогда главным художником «Лениздата», впоследствии он стал главным художником журнала «Нева». Борис Федорович посмотрел мои работы — по совету Филиппова я принес мои первые рисунки, — записал мои координаты. Там я послушал разговоры взрослых людей, эпиграммы смешные друг на друга, особенно Дудин отличался. И поехал домой, никаких надежд, конечно, у меня не было: я привык к отказам. Жили мы тогда около Исаакиевской площади, на улице Гоголя в доме пятнадцать, квартира номер восемь, я потом написал книгу «Квартира номер восемь».
Прошло несколько дней и вдруг мама говорит мне, что меня вызывают к телефону и почему­то называют «Георгий Васильевич». Я сразу понял, кто это, и говорю маме с волнением, что это из «Лениздата». Слышу: «Георгий Васильевич, не могли бы вы к нам приехать. У нас к вам дело». Я выскочил и летел как на крыльях. Помню, ехал на пятом троллейбусе. У меня даже билетик сохранился. Семенов мне говорит: «Георгий Васильевич, не могли бы вы нарисовать виды Ленинграда». И вот через несколько месяцев вышли два номера «Ленинградского альманаха» в твердой обложке с моими рисунками. Получил деньги, правда, меньше, чем рассчитывал. Семенов меня не баловал большими гонорарами. Раньше, знаете, было такое слово «халтура» — не в смысле плохо что­то сделать, а в смысле подработать. И вот Борис Федорович навсегда отучил меня от этого слова. Однажды прихожу, в редакцию, как бывалый художник, и спрашиваю: «Борис Федорович, у вас нет какой­нибудь халтурки?» Он мне говорит (всегда на вы): «Знаете, Георгий Васильевич, никогда не говорите так, говорите: «работа», потому что «халтурка» — это очень нехорошее слово». («И у нас в издательстве нет никакой «халтурки», а есть только работа»). Борис Федорович сыграл большую роль в моей жизни и в творческой судьбе многих ленинградских молодых художников. В общем, он не только обучал основам книжного и журнального мастерства, но и очень хорошо воспитывал молодежь.
В «Авроре» искали художественного редактора. Мне захотелось себя попробовать на этой должности. До этого я был свободным художником, нигде не работал в штате. А с Ниной Сергеевной Косаревой — редактором вновь открывшегося молодежного журнала «Аврора» — был давно знаком, по работе в журнале «Костер», у нас были очень хорошие отношения. Она была «человеком оттепели», свободолюбивая, смелая. Состав редакции в то время утверждал обком, а я считался кем­то вроде формалиста, хотя никогда не участвовал в «авангардных выставках», там была в основном молодежь и, кроме того, устав Союза художников не позволял участвовать в «несоюзовских выставках». Я уже был женат, в 60­м году вступил в Союз художников, участвовал во всесоюзных выставках, делал плакаты в «Боевой карандаш».
Еще учась на втором курсе в Академии художеств, я получил общественную нагрузку — сделать плакаты для фестиваля, шел 1957 год. Я сделал плакат с названием: «Не за узкие брюки, а за хулиганские трюки», тема была взята из жизни. Я по тогдашней моде носил узкие брюки, что считалось почти преступлением. На Невском меня задержал комсомольский патруль с повязками на рукавах. Привели в свой штаб и грозились разрезать брюки, но, к счастью, там оказался корреспондент газеты «Смена», и он был тоже в узких брюках. Меня отпустили, и я сделал плакат, который определил мою будущую дипломную работу. Этот плакат был напечатан, висел в витринах нашего города, был опубликован в отрывном календаре тиражом полтора миллиона экземпляров, и с тех пор официально ношение узких брюк уже не считалось вызовом обществу.
Я хотел работать художественным редактором в «Авроре», потому что знал и любил макетирование. Известно, как трудно пробиться в жизни молодым ребятам, студентам, а мне хотелось именно в этом молодежном журнале дать им зеленую улицу — печатать их рассказы и рисунки.
Я пришел к Косаревой и говорю: «Нина Сергеевна, я хочу работать художественным редактором». У меня дело пошло. Единственным минусом было то, что в финансовом отношении это было несколько убыточно. До этого я зарабатывал большие деньги, когда делал много книг, а в «Авроре» была очень маленькая ставка, кроме того, деятельность художественного редактора занимала много времени, приходилось ездить по типографиям, спорить и ругаться с технологами, они соглашались, но требовали, чтобы на обороте я написал — «сделать как получится». Я писал: «под мою ответственность», и всегда получалось хорошо. Вот, например, был такой художник Вадим Гусев. Он замечательно рисовал карандашом, а вот пером хуже — не чувствовалось той свободы, что дает карандаш, и получалось сухо. Я говорил: делайте черно­белым, а мне отвечали технологи, что не получится, потому что там есть еще и серый цвет, а цинкография не воспроизводит его. Я говорю, что не получится, то и не надо. И замечательно получалось — как литография.
Шрифт для названия «Авроры» придумал Михаил Гордон наш лучший плакатист в те годы. Слово «Аврора» было остроумно выполнено в виде силуэта революционного крейсера, плывущего на нас. Мы с ним были друзьями, но из­за этого решения даже поругались. Я ему сказал: «Вот вы сделали такую обложку, и это сразу сразу тянет в политику. В таком журнале уже нельзя будет печатать ничего веселого и смешного. Одно дело политические журналы — такие как «Коммунист», «Агитатор» и т. д., а в этом же журнале есть и юмор, и сатира и художественная литература. Он со мной не согласился: «Нет, это моя находка!». А потом утвердили все­таки другой, нейтральный вариант.
Сейчас я храню подшивки всех номеров журнала за те два года, когда я в нем поработал. В каждом номере «Авроры» всегда дебютировали один или два новых художника. Я всегда приглашал молодых художников, чтобы им давать «путевку в жизнь». После этого они могли увереннее идти в другие издательства с этим журналом. Кстати, тогда я помог Михаилу Шемякину, в то время он был вообще гонимый. Правда, я подвел Нину Сергеевну. Вот как это получилось: тогда только­только началось очередное идеологическое послабление, решили впервые после долгого запрета напечатать Андрея Платонова. Кстати, у нас тогда впервые был напечатан в юмористическом отделе Михаил Жванецкий. И вот должны были напечатать два рассказа Платонова. Нина Сергеевна мне говорит, что нужны иллюстрации. И в это же время мне звонит Шемякин. Я с ним тогда не был знаком, но знал, что он был фигурой сомнительной, ему тогда было двадцать два года. Незадолго перед этим у него была скандальная выставка в Консерватории. Выставку закрыли на второй день. Он мне звонит и говорит: «Георгий Васильевич, я слышал, что вы печатаете начинающих художников, я сейчас нуждаюсь в деньгах, не могли бы вы дать мне работу?» А у него тогда в издательстве «Искусство» каким­то чудом вышла книжечка «Испанская эпиграмма», где он сделал иллюстрации к эпиграммам, очень неплохо. Я это знал, так что у меня была зацепка: раз его печатают, значит, признанный художник. Приходит Шемякин в редакцию, я ему говорю: «Миша, вам, наверное, будет интересно сделать две полосных иллюстрации к Платонову». Он обрадовался и вскоре принес два отличных рисунка. Когда журнал готовился к выпуску, я показывал все иллюстрации. Были там Андрей Островский, Саша Шарымов, Людмила Будашевская (она была в отделе искусства), Нина Сергеевна. Все смотрят макет и сразу обращают внимание на иллюстрации Шемякина, спрашивают: «Ой, а это кто рисовал?» Я понял, что они о нем ничего не знают, говорю: «Молодой художник, Михаил Шемякин». Я подозревал, конечно, что его не пропустят. Мне по роду деятельности приходилось выписываь деньги за работу художникам, там были три градации: минимум, средина и высшая категория, по которой платили знаменитостям. Я выписал ему по максимуму. По закону, если работа принята и не пошла не по вине художника, ему все равно платили пятьдесят процентов. Думаю, парень молодой, без копейки сидит. Рисунки пошли в типографию, пробные оттиски были приняты «на ура», даже горлит пропустил. А последняя инстанция — горком партии. Нина Сергеевна приезжает оттуда, красная вся, и говорит мне: «Гарик, можно вас ко мне в кабинет?» Сидит, курит — она много курила. Спрашивает: «Гарик, а кто такой Шемякин?» Я говорю, что это художник, который нам Платонова иллюстрировал. Она грозит мне пальцем и говорит: «А вы не знаете, что он в «черном списке»?» Я отвечаю, что догадывался, но раз у него вышла книжка, то думал, что его можно печатать. Она мне говорит: «Гарик, благодаря Шемякину и вам, эти иллюстрации не выйдут, и соответственно не будет напечатан и Платонов». Вот такая была история. Платонова тогда хотели опубликовать в журнале тоже почти подпольно.
Я находил художников для иллюстрации текстов, это была моя обязанность. Сам я немного иллюстрировал, не злоупотреблял служебным положением. Все иллюстрации я отбирал сам, мне было полное доверие, хотя иногда даже и зря. Я однажды чуть не поссорил два народа — армянский и русский. В 1972 году в журнале шла сквозная тема к юбилею образования Советского Союза. На обложке каждого номера помещалась фотография или рисунок на тему одной из республик. И вот пришло мне гневное письмо из Еревана, там говорилось, что мы, русские, сначала отняли у армян Арарат, отдали Турции и теперь продолжаем над ними издеваться. А случилось вот что: мы, действительно, поместили панораму Еревана на фоне Арарата в зеркальном отображении. Я сам не был никогда в Ереване. Автор письма утверждал, что так Арарат может быть виден только со стороны Турции, а не со стороны Еревана. Он написал, что мы специально так сделали, чтобы им досадить. «Господи, — думаю, — вот прицепился­то не по делу!» Но обошлось.
Работа в «Авроре» оставила в моей жизни большой след, многие люди, которых я редко вижу, даже сейчас думают, что я работаю в «Авроре». Благодаря «Авроре» я шесть раз был на Курильских островах, на Сахалине, командировок было очень много. Отовсюду привозил массу материала, который помогал мне в работе над картинами и гравюрами.
Как­то мы ездили в одну из командировок на север, в Вологодскую область с поэтами Лидией Гладкой, Раисой Вдовиной, Василием Бетаки. Это было интересное путешествие: поэты читали стихи, я рисовал. Привезли нас в старинный городок Грязовец. Он оправдывал свое название. Побывали в грязовецкой тюрьме, которая была построена еще при Екатерине. За толстыми каменными стенами содержались малолетние преступники. За воротами бросалось в глаза панно, видимо, сделанное силами самих этих преступников, мать прижимает к груди сына подростка и надпись: «На волю с чистой совестью».
Сначала нас поводили по камерам с нарами. Запомнился один парнишка, которого дразнили «Лисий нос». Он очень обижался на это. Действительно, он был похож на лисенка с острым носиком. Ему никто не верил, что под Ленинградом есть такой поселок, и парнишка очень обижался. Он очень обрадовался, что мы из Ленинграда, и попросил меня удостоверить, что такой поселок есть. Первое, что поразило меня в облике этих мальчишек, — это цвет их лиц, совершенно белых, как бумага. Вообще на общем фоне они напоминали черно­белую фотографию. На выходе — строгие силуэты охранников в фуражках, а на стенах, как в любом агитпункте, — множество белых букв на красном кумаче. Мы сидели на сцене.
У нас в «Авроре» был тогда раздел юмора «Слон», я придумал это название. А почему бы и нет? «Крокодил» был, «Бегемот» был, «Носорог» был. Мы решили повеселить этих бледнолицых ребят и почитать что­нибудь из этого раздела. Я только потом узнал, как он расшифровывается. «СЛОН» — это был на Соловках лагерь: Соловецкий лагерь особого назначения.
И трогательно было, и жалко смотреть на сидящих в этом зрительном зале ребятишек, и вместе с тем чувствовалась опасность. Когда им раздали журналы, «Лисий нос» мне сказал тихонько: «Знаете, как расшифровывается «слон»?» Я говорю: «Не знаю». — «Смерть легавым от ножа». Оказывается, была и такая расшифровка. Зал слушал нас очень внимательно. Вот дали слово Лиде Гладкой, она встала и спросила: «Ребята, вы знаете такую песню: «Когда качаются фонарики ночные?.. …Сижу на нарах, как король на именинах…» Все хором: «Знаем, знаем!» Она продолжает: «А эту песню написал наш ленинградский поэт Глеб Горбовский». На них произвело впечатление.
Хорошие люди работали в редакции. Людмила Региня была секретарем парторганизации, и она очень кстати была на этом месте — человечная, порядочная женщина, в отличие от типичных «забюрокраченных» чиновников, боящихся любой ответственности, душащих всякую инициативу. Ирэна Каспари — секретарь­машинистка, жена Шарымова. Коллектив у нас был молодежный, дружный, но в семьдесят втором году пришлось мне уйти из журнала на свободные хлеба, еще до прихода Торопыгина. Ставка в «Авроре» была маленькая, а времени работа отнимала много. Мне приходилось довольно туго, так как нужно было расплачиваться за две кооперативные квартиры — нашу с женой и родителей. А вскоре ушла из журнала и Нина Сергеевна Косарева, она потом переехала в Москву. С ней мы поддерживаем дружеские отношения, перезваниваемся, встречаемся, когда бываю в Москве. Вообще я вспоминаю работу в «Авроре», как счастливые времена. Я ходил в редакцию, как на праздник. Какие там были остроумные, веселые, содержательные люди. Вспоминаю чудесного весельчака Леню Левинского, Леню Каминского, наши командировки, поэтические вечера, художественные выставки, капустники и их инициаторов — Сашу Шарымова, Люду Будашевскую, мою помощницу — технического редактора Заре Оганову, у которой трагически не сложилась личная жизнь, трогательную Кану Елисеевну. Не забыть мой уютный кабинет, который я декорировал плакатами замечательного финского художника Юкки Вейстолы, а также остатками от конструкций выставки «Сделано в Польше», главным дизайнером которой был мой друг, польский архитектор Юрек Соколовский. Вспоминаю гастроном напротив редакции, пельменную за углом. Лекцию о НЛО знаменитого уфолога Ажажи, которого я привез в редакцию с опозданием на час на своих «жигулях» прямо из­за хлебосольного стола его друга адмирала. Его лекция веселила скептиков, говорящих, что его выступление похоже на лекцию из «Карнавальной ночи» в исполнении знаменитого комика Филиппова: «Есть ли жизнь на Марсе». Много было хорошего. Хотя я ушел из штата журнала, но продолжал с ним активно сотрудничать, делал иллюстрации, летал в командировки, но в штате больше я никогда не работал, о чем тоже не жалею, поскольку жизнь повернулась так, что появилась возможность посмотреть и западное полушарие нашей планеты…

Комментарии (0)
Оставьте свой комментарий (все поля обязательны для заполнения)
Имя Почта (не публикуется)
Ваш комментарий
Номер на картинке

Обновить картинку
Лирика
Дмитрий Поляков

Поляков (Катин) Дмитрий Николаевич - российский писатель, журналист, поэт. Родился в Москве в 1961 г. Выступал с публикациями стихов и рассказов в литературных изданиях в России и за рубежом.

читать далее

-----------------------------
Владимир Бауэр
-----------------------------
Владимир Тарасов
-----------------------------
Все статьи
Вернисаж
Юрий Люкшин и его ученики

Выставка «Сергий Радонежский», открывшаяся в начале марта в Санкт-Петербурге, в Государственном музее истории религии, наглядно демонстрирует глубокий непреходящий интерес к исторической и легендарной фигуре святого, сыгравшего исключительную роль в отечественной истории.

читать далее

-----------------------------
Монах, художник, собиратель, воин...
-----------------------------
Диалог контрастов
-----------------------------
Все статьи
Дебют
Алексей Панограф

Алексей Панограф. Живёт в Санкт-Петербурге. По образованию – математик. Прозу пишет с детства. Первый свой рассказ опубликовал в «Ленинградском литераторе» в начале 90-х. 

читать далее

-----------------------------
Владимир Левченко
-----------------------------
Виктория Черножукова. Рассказы
-----------------------------
Все статьи
Взгляд
Кира Грозная

Чем ныне живут толстые журналы? Какую роль они играют сейчас? На эти темы наш корреспондент беседует с главным редактором литературно-художественного и общественно-политического журнала «Аврора» (Санкт-Петербург) К.А.Грозной. 

читать далее

На русских просторах
Презентация в Ратной палате

Состоялась презентация опубликованных в журнале "На русских просторах" записок офицера Чехословацкого корпуса Франтишека Лангера (1888 – 1965), впервые переведённых на русский язык Ларисой Георгиевной Кондратьевой.

читать далее

Опрос
человек
проголосовали
Результаты голосования

Адрес редакции: 197110, Санкт-Петербург, Б. Разночинная ул., д. 17-А,
тел.: +7(812)230-67-13; E-mail:
avrora19-69@mail.ru

Яндекс.Метрика Рейтинг@mail.ru Rampler's Top 100 LiveInternet